О прошлом, настоящем и будущем археологии, о трудном пути возвращения в Иерихон русской экспедиции и о том, как бороться с профессиональным выгоранием — рассказывает член-корреспондент РАН Леонид Беляев
Беляев Леонид Андреевич – заведующий Отделом
археологии Московской Руси Института археологии Российской
академии наук, доктор исторических наук, член-корреспондент
РАН
— Насколько линия развития археологии отличается от путей
развития других наук?
— Вопрос неожиданный, но я попробую ответить. Дело в том, что
археология довольно старая наука. Она сопровождает человечество
со времен появления знания как такового. В истории Древнего
Вавилона и Древнего Египта мы находим сведения о попытках
получить информацию от более ранних памятников. Это очень точно
отражено в стихотворении Киплинга:
«Каменщик был и Король я — и, знание свое ценя,
Как Мастер, решил построить Дворец, достойный меня.
Когда разрыли поверхность, то под землей нашли
Дворец, как умеют строить только одни Короли».
(Редьярд Киплинг)
И это не выдумка Киплинга. Это воздействие на него литературы
того времени, в которой уже описывались случаи, когда правитель,
скажем, одного из государств Ближнего Востока при строительстве
своего дворца или храма находил предметы более ранних эпох и даже
пытался их атрибутировать. Поэтому, если говорить об археологии
как попытке получить знания от старинных объектов, то археология
ровесница астрономии.
Ученые Древнего Рима и Древней Греции пытались исследовать и
описывать древности, связанные с религиозным поклонением. Само
слово археология появится в текстах греческих авторов в значении
знания о прошлом.
А в Древнем Риме древностями торговали антикварии. Существовала
практика разграбления древних городов с целью найти старинные
предметы, чтобы потом их продать. В этих условиях появились
первые подделки. Поэтому нужна была атрибуция.
«ИСТИННАЯ НАУКА НАЧИНАЕТСЯ ТОГДА, КОГДА МЫ ЗАДУМЫВАЕМСЯ
НАД ТЕМ, ПОЧЕМУ МЫ ДУМАЕМ О ПРЕДМЕТЕ ТАК, А НЕ ИНАЧЕ. И ЭТО
ОЧЕНЬ ВАЖНАЯ ВЕЩЬ. ПОЧЕМУ НАС ИНТЕРЕСУЕТ ЭТОТ ПРЕДМЕТ? ЧТО НАС
ЗАСТАВЛЯЕТ ИМ ИНТЕРЕСОВАТЬСЯ? ВОТ С ЭТОГО МОМЕНТА ЗАРОДИЛАСЬ
НАСТОЯЩАЯ СОВРЕМЕННАЯ АРХЕОЛОГИЯ»
Великий сатирик Марциал написал замечательное двустишье:
«Всё, что подделал не ты,
Думаешь древняя вещь»?
Эта фраза уже в то время была очевидной – нужно разбираться в
древностях, чтобы их собирать. Так возникла археология.
В средние века археология имела своеобразную форму, но не менее
интересную. В те времена ценилась святость предметов − реликвий.
Под реликвиями понимали, прежде всего, останки мучеников, для
поиска которых проводились раскопки. Первым археологам попадались
не только священные предметы, но и по-настоящему древние вещи,
вызывающие интерес.
Истинная наука начинается тогда, когда мы задумываемся над тем,
почему мы думаем о предмете так, а не иначе. И это очень важная
вещь. Почему нас интересует этот предмет? Что нас заставляет им
интересоваться? Вот с этого момента зародилась настоящая
современная археология.
Первые организованные раскопки начинаются в эпоху Ренессанса
вместе с процессом осмысления – а что делать с найденным
предметом, какой смысл несет находка? В Италии в XVI веке
археологи впервые спускаются в катакомбы. Но не с целью найти
какие-то «красивости», а с целью изучить древности.
Весь путь археологии описывать сложно. Это широкая область знаний
со своими взлетами и падениями. И если говорить о строго
методической археологии, то формируется она довольно поздно. И в
этом смысле археология, конечно, намного моложе других наук.
Только в середине XIX века появляются серьезные методики, на
разработку которых уйдет 100 лет. И лишь к середине XX века
кристаллизируется то, что мы сегодня называем археологией.
Современная археология — это очередной этап. В середине ХХ века
она пыталась попасть в число точных наук, но ей это явно не
удалось. Археология требует достоверного знания и точности,
но в пул точных наук, в которых используется свой математический
язык, она не продвинулась, попав в такие болота, из которых
сложно было выбираться.
«МНЕ БЛИЗКИ ЭПОХИ РАЗГОВАРИВАЮЩИХ ЛЮДЕЙ, ПИШУЩИХ
ЧТО-ТО. МЫ НЕ ЗНАЕМ, КАК ЛЮДИ ГОВОРИЛИ ДРУГ С ДРУГОМ ДО
ПОЯВЛЕНИЯ ПИСЬМЕННОСТИ. НО С НАЧАЛОМ ПИСЬМЕННОЙ ЭПОХИ МЫ УЖЕ
МОЖЕМ С НИМИ «ОБЩАТЬСЯ»»
И сейчас археология вновь осознает, что область естественных наук
ей гораздо ближе. Ранние периоды развития археологии являются, в
сущности, накоплением естественнонаучных знаний с применением
методов естественных наук. Хотя сама археология, конечно, наука
историческая.
— Все науки, так или иначе, пытаются ответить на какие-то
вопросы. На какой главный вопрос стремится ответить
археология?
— Если говорить о главном вопросе, то я не думаю, что археология
чем-то отличается от любой другой науки. Она стремится ответить
на тот же цикл вопросов: как устроен мир? Зачем в нем появился
человек? Когда он появился? Как он думает? И почему он думает
так, а не по-другому? В конечном счете, на все эти вопросы должна
отвечать именно археология.
В этом смысле археология – широкая наука. Она занимается
природной средой, в которой человек обитает и частью которой
является. Также она близка к физической антропологии и разным
областям биологии. И, конечно, она выходит далеко за пределы этих
границ, попадая туда, где живет язык и речь. Ведь археологические
памятники – это часто говорящие памятники.
Для всех археологов это значимо, но в разной степени. Мне близки
эпохи разговаривающих людей, пишущих что-то. Мы не знаем, как
люди говорили друг с другом до появления письменности. Но с
началом письменной эпохи мы уже можем с ними «общаться». И это
как раз то, чем занимается моя археология.
Хотя некоторые так не считают – мол, археолог выкопал
какой-нибудь архив клинописных табличек и руки умыл. А дальше
начинают работать филологи, лингвисты, историки древнего мира. Но
это не вполне так. Именно археолог формирует весь контекст
найденных древностей.
Археология идет рука об руку с эпиграфикой, филологией,
дисциплинами, изучающими мифологию и так далее. И, конечно,
археология неразрывно связана с древним искусством. В учебных
заведениях Запада археология зачастую объединена в одну кафедру с
историей искусства. И в этом есть смысл. Хотя многие археологи
стараются от этого откреститься. Но я думаю, что не стоит с водой
выплескивать ребенка.
На Западе очень любят археологию как понятие, там она
представлена в самых разных вариантах – археология книжного
переплета, археология чернильниц и так далее. Собственно, при
желании и любого из нас можно описать археологически.
— А вспомните свою первую экспедицию. Какие были эмоции?
Каково это было – оказаться там?
— Эмоции были бурные. Большинство археологов начинают с
экспедиций, будучи студентами и даже школьниками. Но в моем
случае было иначе. Я выбрал археологию как научную дисциплину,
которой буду заниматься, примерно в 7-8 классе. Я стал читать
книги по археологии и возрадовался невероятно, потому что книги с
грифами Академии наук оказались мне понятны. Конечно, некоторые
термины были неизвестны, но всегда можно было посмотреть значение
в энциклопедии. В целом же это абсолютно человеческая речь, с
которой можно иметь дело.
Мне очень нравились школьные учебники по истории, университетские
по археологии. Но я немного тревожился по поводу экспедиций,
потому что даже школьники знают, что одно дело – теория, а другое
– практика.
Но когда я впервые попал в экспедицию, то пришел в бурный
восторг. Мне страшно понравились люди, с которыми я приехал. Это
были совершенно особые люди. Они формировали свою социальную
среду и свою иерархию, иную чем в городской жизни.
«НА СВЯТОЙ ЗЕМЛЕ НА ПРОТЯЖЕНИИ СТА ЛЕТ НЕ БЫЛО РУССКОЙ
АРХЕОЛОГИИ. ЕСЛИ ГОВОРИТЬ ВСЕРЬЕЗ, ЕЕ НЕ БЫЛО И В XIX
ВЕКЕ»
Работа в экспедиции – это бесплатный фитнесс на свежем воздухе.
При этом она еще и научная. Но это и великолепный отдых – салон
на открытом воздухе, где можно слушать других, раскрыв рот. Так
что первая экспедиция была действительно прекрасной.
В дальнейшем почти никогда экспедиции меня не разочаровывали. Но
их было сравнительно немного. Я археолог немножко нетипичный. В
самой Москве у меня большое поле для изучения, поэтому я не так
много езжу. Но, конечно, все археологи поневоле путешествуют,
потому что памятники не перевезешь к себе в город для
исследования. Нужно отправляться к ним.
— А насколько важен психологический климат между
участниками экспедиции?
— Для науки это очень важно. Помните фильм «9 дней одного года»?
Этот фильм всех привел в науку. Там речь идет о
физиках-ядерщиках, но описываемые там ситуации подходят для любой
научной дисциплины. В фильме показано удивительное ученое
братство – люди, которые и занимаются наукой, и живут в ней. Все
их контакты, все их разговоры, беседы, танцы, веселье – всё это,
в конце концов, замешано на науке. Так и у Стругацких, где
понедельник начинается в субботу. Это правда так — вся жизнь
«сплошняк», без выходных и почти без сна.
Не скажу, что без этого нельзя создавать науку, но это то, что
нужно во многих отношениях. Нужно находиться внутри процесса.
Самый простой способ работы – коллективный. Наука вообще вещь
коллективная. Даже представители теоретической физики, требующей
индивидуальной работы мозга, нуждаются в общении. Особенно это
важно в рамках дисциплин, связанных с полевыми исследованиями –
геологии, археологии, ботанике, ихтиологии и пр. Это необходимо и
для научных результатов, и, разумеется, для самих людей.
— Какими достижениями вы больше всего гордитесь как
археолог? Что считаете важным?
— Иногда даже самые маленькие «штучки» оказываются очень важными.
Я очень люблю свои иконографические штудии, над которыми работал
в 90-х гг. Мне удалось совсем маленькие предметы описать другими
словами, в силу чего они получали совершенно иное истолкование.
То есть то, что было белым, стало, примерно, черным, и наоборот.
Кажется, что это не имеет прямого отношения к современной
археологии. Но на самом деле имеет, потому что археология – это,
прежде всего, точность видения, точность в описании предмета,
раскопа, слоя. Главное здесь – точно описать предмет, и дело даже
не в словах. Вы должны увидеть то, что нуждается в
описании. Это очень важная вещь.
Если говорить о научно-организационной деятельности, то я
фактически переформатировал и, в значительной степени, создал
заново археологию монастырей, прежде всего московских, и
древнерусских в целом. Нельзя сказать, что до этого она не
существовала. Но она не была артикулирована, не имела своего
названия и структуры.
На Западе она существовала давно. На самом деле мы часто идем
параллельным путем. Это типичная конвергенция. То, что мы
открываем здесь, уже открыто или будет открыто за рубежом. Но в
этом нет никакой беды. Мы не идем по следам друг друга. Мы сами
открываем те же самые факты заново. Соединившись с фактами,
найденными на Западе или на Востоке, в других странах мира, они
обретают гораздо большую объемность. Факты становятся серьезнее,
глубже, интереснее, чем если бы они были открыты лишь в одном
месте. Так устроено гуманитарное знание. Поэтому я был очень рад
узнать, что на Западе бурно развивается монастырская археология,
monastic archaeology, которую мы своими руками построили в
России.
Другое важное направление, которое я пытался развивать – это
авраамическая археология. Суть в том, что памятники авраамических
религий – иудаизма, христианства и ислама – нельзя изучать в
отрыве друг от друга. Занимающийся христианкой археологией должен
иметь знания и об исламской, и об иудейской. И наоборот,
исламоведы должны хорошо разбираться в христианских и иудейских
древностях.
Конечно, самое важное из научно-организационной части, что можно
назвать чудом, необыкновенным стечением обстоятельств –
возобновление археологических работ русской экспедиции в
Палестине. И по смыслу, и во избежание политически некорректного
определения, эту область называют Святой землей. Хороший
нейтральный термин для описания земли, действительно святой и для
мусульман, и для иудеев, и для христиан.
На Святой земле на протяжении ста лет не было русской археологии.
Если говорить всерьез, ее не было и в XIX веке. В то время она
делала лишь первые шаги, но довольно активно и успешно. Были
люди, которые хотели, чтобы в Иерихоне состоялась русская
археология. Но, к сожалению, тогда она не состоялась. Теперь же
экспедиция работает, и грант РФФИ позволяет развивать это
направление, а также надеяться на создание там своей школы
древностей.
— Как раз об этом я и хотела спросить. Какие эмоции вы
испытали, когда вам снова удалось возобновить раскопки?
- Как это часто бывает, первые мысли были – «Неужели это
возможно»? И я, и Николай Андреевич Макаров, который в
значительной степени поддерживал этот процесс, до конца не
верили, что это может произойти. Начиная с 90-х гг. я писал об
этом. В книге «Христианские древности» 1995 года я писал о том,
что нужно вернуться на Святую землю.
Потом я работал над статьями по этой тематике, просто потому, что
нужно было выступить на заседаниях, посвященных этому вопросу. И
тогда это были просто слова. Я совершенно не верил, что удастся
туда вернуться. Тем не менее, процесс потихоньку шел, и когда
появились чисто практические возможности, то оказалось, что мы
готовы. Мы были морально готовы. У нас была теоретическая
наработка, которую мы могли применить к делу. У нас был
энтузиазм, мотивация. Мы были готовы объяснить эту необходимость
кому угодно, на каком угодно уровне – от рязанского крестьянина
до государственного или общественного деятеля. И это сработало.
А дальше нам оставалось лишь претерпеть все неприятности первых
месяцев работы, неорганизованность, безумные технические
сложности, включая тяжелейший климат. Можно писать книги об одном
только сезоне 2010 года, когда на русском участке в Иерихоне
одновременно шла стройка и организация раскопок, которые
теоретически были продолжением работ, начатых в XIX веке. Но на
практике, эти работы начинались с нуля.
«КОНЕЧНО, НАШ ВКЛАД В ОБЩЕМИРОВУЮ НАУКУ О СВЯТОЙ ЗЕМЛЕ
СКРОМЕН. ПО СЛОЖНОСТИ И ВСЕСТОРОННОСТИ ЭТО ФАНТАСТИЧЕСКИЙ
РАЗДЕЛ НАУКИ. МЫ ЗАНИМАЕМ В НЕМ ПРОСТО НЕВИДИМОЕ МЕСТО, НО МЫ
СУЩЕСТВУЕМ. ЭТО ПРИНЦИПИАЛЬНАЯ РАЗНИЦА ОТ НЕ-СУЩЕСТВОВАНИЯ
ВООБЩЕ»
Конечно, можно было бросить эту затею, махнуть рукой. А можно
было упереться и, несмотря на все неудобства, продолжить работу.
Выбралось второе. Конечно, наш вклад в общемировую науку о Святой
земле скромен. По сложности и всесторонности это фантастический
раздел науки. Мы занимаем в нем просто невидимое место, но мы
существуем. Это принципиальная разница от не-существования
вообще. Сейчас у нас есть возможность собственными глазами
наблюдать за развитием раннего этапа авраамической археологии и
участвовать в этом процессе. И я очень надеюсь, что мы сумеем
сформировать русскую школу археологии Святой земли. Может не мы в
буквальном смысле, но следующее поколение археологов. Начало уже
положено. Важно ухаживать за этим деревом − поливать, рыхлить
землю, укрывать от солнца.
— Ваши старания привели к хорошим результатам. Расскажите
о них поподробнее.
— Чтобы об этом рассказать, нужно начать с истории. В середине
XIX века Россия потерпела поражение в Крымской войне. Необходимо
было строить заново внешнюю политику. Одним из аспектов ее
формирования стал Палестинский проект.
Дело в том, что Святая земля всегда притягивала русских
православных людей. Они ею страшно интересовались. Это было
естественно для них, Святая земля была им очень близка. О ней
православные читали в Библии, Евангелиях, а также в рассказах о
паломничествах – хождениях, которые писали и переводили с других
языков.
Это была тиражная, популярная литература, и она несла элементы
знания. В ней содержалось географическое и топографическое
описание реально существующей местности, данное через призму
религии. Мне кажется, русский человек XVII века, живущий в
Москве, плохо понимал географию Новгородской земли. Но, при этом,
хорошо знал географию, топографию и даже историю Святой земли.
Ему эта местность была мысленно доступнее.
Паломничество имело большое значение и для европейцев, и для
русских и православных вообще. Оно даровало спасение души. Но
добираться в Святую землю было очень дорого, сложно, опасно –
настоящий подвиг. И в середине XIX века задумались: почему бы не
сделать этот подвиг более комфортным – так организовать морской
путь, чтобы перевозить паломников за небольшие деньги.
Люди на это откликнулись. Духовные потребности нации соединились
с географическим интересом и политической необходимостью России.
И народ, как бы сейчас сказали, ломанулся. Это стало
неожиданностью для самих организаторов.
Паломничество резко возросло, и появилась потребность в
инфраструктуре − гостиницах, больницах, других опорных точках для
общения с местным населением, то есть в школах для детей
арабов-христиан. Строят, как известно, на земле. Турецкое
правительство содействовало этому процессу – какие-то земли можно
было купить, другие дарили. И во второй половины XIX – начале ХХ
века в Палестине было куплено много земельных участков в важных
точках, позволявших контролировать движение паломников. Возникла
надежная инфраструктура, собственная строительная школа. Это
интересный и сложный процесс. Пожалуй, другого такого примера в
отечественной истории нет. Это единственный протуберанец – выброс
русской культуры, создавший русскую этно-археологию. Народ
столько самоваров привез, что некоторые семьи в Палестине до сих
пор ими пользуются.
Одним из элементов создания инфраструктуры на Святой земле стало
развитие научной археологии, у которой было чисто практическое
назначение – формирование собственной системы святых мест.
Русскую духовную миссию в Иерусалиме, контролирующую
паломнические потоки, возглавляли крупные ориенталисты – люди
по-настоящему знали древние и новые восточные языки, собирали
рукописи и немного разбирались в том, что называли в то время
археологией. Например, руководитель духовной миссии отец Антонин
(в миру Андрей Капустин) собирал древности и отправлял их в
Россию, чтобы в духовных академиях имелись коллекции предметов со
Святой земли.
При покупке участка было важно, чтобы на его территории были
какие-нибудь древности, памятники, которые будут изучаться и
внесут что-то новое в общее знание, а также смогут служить
точками культурно-религиозного тяготения.
Так возникли два участка в Иерихоне, один из которых
воспринимался как дом мытаря Закхея. Его история упоминается в
Евангелии от Луки. Согласно Библии, Закхей был богатым человеком,
начальником мытарей, собиравших налоги, человеком ненавидимым
местным населением, по понятным причинам. Закхей очень хотел
увидеть нового пророка, проходившего через Иерихон. Из-за
маленького роста Закхею пришлось лезть на дерево, чтобы увидеть
Христа. Иисус же, видя это, подошел к нему и сказал: «Закхей,
почему ты сидишь на дереве? Я же у тебя сегодня ужинаю. Так давай
иди, приготовься!». Этим Иисус хотел показать, что мытарь для
него не плох и не хорош, он просто человек, возможно — заблудшая
овца.
Закхей, конечно, накрыл стол. В его доме Иисус с учениками
отужинали, провели вечер и ночь – последнюю спокойную ночь перед
входом в Иерусалим и страстями последних дней жизни Христа.
Соответственно в Иерихоне ожидали увидеть, как минимум, две
реликвии – дерево, на которое залез Закхей, и его дом. Их версии,
вольно или невольно, предложил отец Антонин. И они существуют до
сих пор. Деревьев в Иерихоне, конечно, несколько, но одно растет
на русском участке. О доме же долго рассказывать, но и его образ
существует.
После событий Первой мировой войны, русской революции и распада
Османской империи участки оказалась в подвешенном состоянии.
Часть их в период Британского мандата перешла во владение других
стран и потеряна навсегда, о них стоит забыть (но не археологам,
конечно).
Другие так и остались почти бесхозными до 1990-х гг., когда
вернулись во владение уже новой России. В их числе был второй
иерихонский участок, возвращенный правительством Палестины в 1995
году. Именно на нем были начаты раскопки и построен культурный
центр, Музейно-парковый комплекс, где показывают прекрасный сад с
«Деревом Закхея» как одно из олицетворений многоликой России.
Здесь же работает Русско-Палестинская экспедиция. И это, пожалуй,
главное достижение – существование такой экспедиции. Ведь наука
должна опираться на собственный опыт. Можно, конечно, читать
книги, смотреть фильмы, ездить в музеи и составить какое-то
представление об археологии Палестины. Но подлинное знание
возможно только через процесс натурного исследования. Нужно
своими руками копать землю, мыть керамику, рассматривать под
микроскопом найденные монеты.
Пока у нас не было своей экспедиции, мы фактически были отрезаны
от археологии важнейшего района и для западной, и для восточной
части христианской цивилизации, и для ислама, не говоря уж об
иудаизме. У нас не было своей точки зрения, своей точки опоры в
этих святых местах.
Два и сам участок оказался довольно интересным. Там есть
византийский слой, хороший ранний арабский слой, монастырские
постройки с цветной мозаикой, и даже, видимо, римский слой,
работу над которым мы начнем в будущем году.
Мы обнаружили производственную зону византийского и арабского
периода с несколькими горнами для обжига керамики и с большим
количеством произведенных, но забракованных предметов. С точки
зрения археологии это изобильная территория, в самом центре
Иерихона. Древний город очень хорошо известен археологам, но это
Иерихон древнейшего периода, а также римского и евангельского
времени. Достаточно знаменит и исламский Иерихон с дворцом халифа
7-8 веков. Но между ними — белое пятно. Нет того христианского
Иерихона, который посещали паломники со времен Константина
Великого. Это существенный пробел, с 4 по 7 век. Благодаря работе
русской экспедиции эти 400 лет постепенно заполняются.
— Мне интересно, бывали ли у вас моменты
профессионального выгорания, когда пропадало любопытство, интерес
к своему делу?
— Я думаю, что у всех бывают моменты сомнения. Человек должен
сомневаться. Я не люблю не сомневающихся людей. У каждого бывали
такие мысли – «Эх пошел бы я в певцы, да голоса нет. Пришлось
идти в археологи». Но у меня есть еще две профессии. И я чувствую
себя уверенным, работая в этих сферах.
Мне кажется, такое состояние легко преодолевается. Взялся за гуж,
не говори, что не дюж. Важно просто работать над тем, что ты
выбрал. Мне, конечно, легче в этом плане, поскольку спектр
интересов довольно широк, и я умею переключаться – могу и землю
копать, а могу прозу писать. Так что удается справляться с этим
состоянием.
— Оценивая состояние современной археологии, какие
наиболее важные проблемы, на ваш взгляд, еще ждут своего решения,
и каких революционных открытий стоит ожидать?
— Революционных открытий будет много. И сейчас все говорят об
одном направлении, которое меня даже пугает – это применение
естественнонаучных методов в археологии. Всё идет к тому, что мы
научимся по останкам человека определять историю всей его жизни.
И такая физико-историческая антропология в каком-то смысле
заменит очень многие направления археологии. Я часто шучу:
«антропология – могильщик археологии».
Применяются методы, с помощью которых изучают насекомых,
сопровождавших жизнь человека; растения; животных; саму
почву, на которой он жил. Заново показывают древние технологии и
вещи. Эти приемы и объем новых данных, в какой-то степени,
вытесняет археологические умения, во многом ремесленные.
Также, очевидно, и гуманитарное археологическое знание о духовном
мире человека, владение древними языками, древней литературой и
памятниками искусства сделает большой шаг вперед. Развитие
технологий, компьютеров и всего того, что с ними связано,
позволят нам формировать базы данных и по-другому пользоваться
литературой. Наш инструментарий уже резко изменился с приходом
этих технологий — по сути дела, революция уже произошла или
происходит.
Надеюсь, что в гуманитарной области нас ждет настоящий
прорыв. Но хотелось бы, чтобы мы ответили на главные вопросы, о
которых мы говорили в начале – какой смысл во всем этом? Зачем
человек существует? Зачем он создал археологию? Тут, пожалуй,
никакие технологии не помогут.
Название видео
